Сергеев-Ценский Сергей - Аракуш
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Аракуш
Рассказ
Мне было тогда девять лет, когда я величайшую страсть возымел к голубям
и певчим птицам и познакомился ради этого с Авдеичем, голубятником и
птицеловом.
Очень отчетливо я его помню: коротенький старик, щеки розовые, как
яички на Пасху, бородка белая, прямая, в обвис, глаза очень внимательные,
иззелена-светлые (у пекинских рыжих уток бывают такие), в движениях был
довольно проворен, но на слова скуп, и если шутил даже, то совершенно
спокойно, без тени улыбки.
Бывало, вызывают его:
- Авдеич!.. А Авдеич!
Из окна на улицу два слова:
- Иду, бегу!
Подождут и снова:
- Авдеич!.. Ты что же там?
- Скачу, лечу!
Еще подождут и уж недовольно:
- Да докуда же ждать-то?.. Авдеич!
- Прыгаю!
И сквозь очень щедро от пола до потолка развешанные всюду клетки
пробирается, наконец, к окну Авдеич.
- Насчет чего?
- Голубя нашего не ты загнал?
Авдеич жил "на Пушкарях", то есть в слободе Пушкарской - часть нашего
города наиболее первобытная, - и здесь много было весьма яростных
голубятников.
- Голубя?
- Ну да, голубя, а то кого же!
- Какого голубя?
- Обыкновенно какого... Какие бывают-то? Турмана красного.
- Вчерашний день?
- Ну да, вчерашний, а то когда же?..
Пекинско-утиными глазами своими внимательно рассматривает Авдеич
стоящего у окна - сапожника ли Хряпина, большого пьяницу, слесаря ли
Носенкова, длинного малого с запачканным носом и в фартуке чрезвычайно
грязном, или еще кого из тоскующих по красном турмане, и говорит спокойно:
- Рупь.
Это у Авдеича была цена непреклонная; ее знали и без рубля в кармане к
нему не шли.
Любопытно было, что пушкари и стрельцы, жители другой нашей слободы -
Стрелецкой, - народ в общем буйный и пьяный, любители кулачных боев и вообще
всяких побоищ, держались каких-то своих неписаных законов насчет голубей.
По вечерам, с тряпицами на шестах, они только тем и занимались в летнее
время, что выпускали и гоняли голубей, воинственно свистя на своих крышах.
Голубиные стаи над стрельцами и пушкарями (потомками всамделишных
пушкарей и стрельцов времен царя Алексея) взвивались еле глазу видно - там,
в вышине, парили, и купались, и ныряли, кувыркались и комьями, как ястреба,
падали вниз; и были среди них свои, всем известные, короли высоты полета, и
короли парения, и короли спуска.
Помимо того, особенно восхищали нас и особенно всеми ценились винтовые,
те, которые набирали высоту страшную и оттуда вниз шли винтом - по спирали,
равномерно кувыркаясь и заставляя ахать и вскрикивать всех этих милых людей
с шестами.
Но в вечера голубиные не только были умиление и восторг, соревнование и
задор, - тут была еще и охота, почти война.
Голубиные войска вверху, в небе, и их командиры внизу, на крышах, и
целью всех очень сложных маневров их и отчаянного свиста в два пальца и
махания тряпкой являлось то, чтобы в наступающей темноте на твою крышу
вместе с твоей стаей сел отбитый чужак.
Эта военная добыча считалась вполне законной, брать ее силой не
полагалось; хороший тон голубятников презирал в таких случаях даже и ругань;
признавалось только одно: если принесли за голубя выкуп, то задерживать его
было уж нельзя.
У кого мог я, девятилетний, покупать голубей? Все у тех же, конечно,
пушкарей и стрельцов; и когда я пытался тоже воинственно размахивать шестом
на своей крыше и свистать в два пальца, мои голуби исправно летели на свои
старые голубятни.
С голубями у меня не вышло, зато тем сильнее пристрастился я к синицам,
щеглам, перепелка
